Чёрный Сергей. Городские сезоны 2
Август
2010. Украина. Продолжение
Поэма
А надежда
— есть приют слаборазвитых,
По людским,
довольно жёстким, критериям,
И поэтому,
к земле часто давит их,
Отдавая
дань церковным мистериям.
На рябиновой
заре, на исходную
Выползают
короли-благодетели:
Бальтазар
и двое иже с ним, вводную
Получившие
звездой на рассвете ли,
На закате
ли, в ночной ли бессоннице,
В
сумасшедствии ли, в яви-бредятине, -
Но вставай,
народ, лупи в свои звонницы,
Если веришь
волховской отсебятине.
Видно,
веришь, раз растут эти маковки,
Золотые
аневризмы крестовые,
От столицы
до задрипанной Шлаковки
Вымогают
квоту слуги христовые -
За рождение,
за смерть, за крещение -
Заграбастали
всю жизнь, узурпаторы,
Профи,
ассы-молодцы обольщения,
Вольных
душ нетленных приватизаторы.
Вот вам
шиш, а вот вам — кукиш к Успению,
Лебезить
ни перед кем не приучены.
Я на Спас
поел медку без свячения,
Под ранетом
на донцовой излучине.
Говорят,
договорюсь до анафемы,
Будьте
проще и как Меня — топориком.
Ох, пути
твои, Гундяев, незнаемы,
Как у той
блохи над мопсовым ковриком.
Как
святейший батя плыл Украиною,
Как пытался
объяснить нам, неопытным,
Что вы
были, есть рабочей скотиною,
Ну и будете,
конечно, безропотно.
Ты бы
ножкой освятил нас куриною,
На свиную
не хватает — и ладно нам.
Так что
парь другим мозги ночкой длинною
В
предстоятельских хождениях с ладаном.
Пусть
вороны гаркнут дружно каприччио
Восходящему
светилу вальяжному,
Может
быть, оно, от гомона птичьего,
Вдруг
прервет свои пути каботажные
И продлит
на час рассвета величие,
Чтобы
вспомнить смог потом эти данности,
И искать
в иных рассветах отличия
От исходных
по объему сохранности
Той рябины
и вот этой акации,
Что привычны
в ареале питания,
Где не
слишком и видны деформации
Приближающегося
увядания.
Обстоятельства
роднятся и полнятся
По каким-то
отдалённым параметрам.
Если мне
сегодня что-то и вспомнится,
То
гомеровским конкретным гекзаметром,
Оттого,
что будни катятся волнами,
Непрерывно
— не вздохнуть, не опомниться, -
В дряхлой
памяти слоясь априорными
Междометьями
с тоскою-надомницей,
От которой
так-то вдруг не избавиться,
Не запить
и не забить, и не вытравить...
Что ты
снова лезешь в душу, красавица,
Я, как
старый воробей, чую — выдра ведь,
Как и все
мои знакомые женщины,
Ни одной
не знал надёжною умницей,
Даже та,
с которой были обвенчаны,
Оставляла
пьяным дрыхнуть на улице.
Не буди
во мне самца, волоокая,
Я давно
забыл о любвеобильности.
Пусть уж
лучше ночь придет одинокая,
Чем
доказывать тебе о двужильности
Организма
ветерана-любовника,
Хотя, мог
бы иногда, в самом деле-то.
Что ты
хочешь — опосля сороковника,
Больше
мнишь о небесах, чем о теле-то.
Тирли-бом,
а тирли — ёпсель кагоровый,
Это я к
тому, что все мозгоебени
Возвратятся
к стороне пифагоровой,
Той, что
круче двух других в энной степени,
Потому,
что есть основа строения
Треугольной
мировой эволюции,
Где
неравенство, по определению,
Закрепляют
церковь и конституция.
Вот и
шляешься, как чёрт по
понятиям,
И углы
твои, знать, пронумерованы.
А когда,
с косой, прижмется в объятиях -
Ляжешь голым в гроб как все, обворованным.
2
Клептомания
присуща и времени,
И пространство
тырит ров обитания
Интифадой
нарастающей зелени,
На
протоптанных маршрутах скитания,
Где скакали
раньше кони соловые
И гнедые,
разнося ветер гривами,
Там мы
мчались, молодые, бедовые,
Там мы
были — не казались, счастливыми.
А теперь,
как баобаб, на обочине,
Вширь
раздавшись, наблюдаешь за присными
Скороходами,
в своей малой вотчине,
Ненасытными
глазами, корыстными.
Может,
где-то и не так что-то прожили,
И не тех
имели девок в терновнике,
Только
оспины в душе ли, на коже ли,
Как твои
непримиримые кровники,
Все ссаднят
с чем-то главном, упущенном,
Может
быть, еще о той, нецелованной
Старшекласснице
из мая цветущего,
Или,
всё-таки, о ней, окольцованной
Королевне,
бляди, сучке, любовнице
И любимой
до конца, до последнего
Издыхания,
мадонне-виновнице
Данных
строк придурка сорокалетнего?
Всё,
об этом ни гу-гу, до причастия,
Будто не
было её в хронологии.
Только
платишь за минутное счастие
Почему-то
до сих пор, лета многия.
А жалеешь
ли? Да нет, не приходится,
Жизнь
по-прежнему течет интересная.
Пусть
рыдает в небесах богородица,
Орошая
землю влагой воскресною,
После
слишком долгих месяцев засухи,
Небывалого
тепла и безветрия,
Да таких,
что намокали все пазухи,
Уменьшая
тел людских геометрию.
Припекало
капитально, до одури,
Словно
лето перепутало тропики,
Хоть бы
раз сюда дошли тучи-лодыри,
Намочить
внезапно девичьи топики
И поля
моей страны огорошенной:
Неужели
же за власть наказание?!
Да, сказали
небеса, подъитожено,
Выбор ваш,
то бишь, царёво избрание.
И теперь
вам лет пятнадцать помучиться,
Это кто
не убежит, если выживет.
Все народы
на ошибках и учатся,
Только не
хохлы упёртые, рыжие.
Будет вам
еще зима с повитухою
Галлопирующей
гиперинфляции.
Как бороться
с мозговою разрухою
В головах,
почти не мыслящей, нации?
Господа,
пора отхватывать рясные
Унижения,
пинки, зуботычины,
Даже, если
вы хоть в чем-то согласные,
С
новоизбранным жульем Украинщины.
Глинозёмы
ждут своих обитателей,
Разрастаются
кварталы погостные
И артели
пьяных гробокопателей
Роют ваши
небеса полноростные.
И тепло
уходит как-то озлобленно,
И досадно,
словно палец занозится.
Комарихи
все визжат, аки гоблины
И как
«Юнкерсы» над целью проносятся.
Ночь
приходит в аметистовой плесени,
Изъязвляя
реконкисту зеленого
Под
надкушенной луной, что подвесили
В освещении
обид мира сонного.
У сверчковых
в ежедневной симфонии
Нынче явно
ощущаются паузы -
Холодает,
налицо гегемония
Надвигающихся
месяцев хаоса
И разброда
по цветам одеяния,
По потере
их, иссохшихся, в слякоти
Обречённого
противостояния
Тверди
льющихся небес — чёрной
мякоти
Очарованной
земли-дароносицы,
С малой
толикой зерна жизни завтрашней,
Что уже,
в предзимье, к небу возносится,
Оттого,
народ к зиме, явно набожней,
Ибо видит:
жизнь рождается заново,
Из размокшего
гнилья отхристосилась.
И мулла
кричит рассвет кабестаново
Над берёзой,
что опростоволосилась.
Как Архип
Куинджи выписал осени
По
багрянцевой тщете и по золоту,
Так же всё
найдешь в словах у Иосифа,
Если
правильно воспитан был смолоду,
То есть,
плыл, хоть иногда, вне течения,
Не подвержен
был масс-китча проклятиям,
А под
знаком золотого сечения,
Волю чтил,
не веря и демократиям,
Зная, те
— болото для обывателя,
С выступающим
плато плутократии,
Где нет
места мудрецу средь стяжателей
И творцу,
среди иной щелебратии.
Тирли-бом,
а тирли — чурка мамедовый,
Это я к
тому, что имидж обличия,
Вновь
вернется к пустоте архимедовой,
С вытеснением
объемов приличия.
Кто плевал
всегда на эти условности:
Бог, мораль,
родня, духовность и прочее, -
Достигал
вершин живой невиновности,
Оставляя
для потомков отточия,
Т. е.,
по-прежнему, в цене чингисханова
Нелюбовь
к любому ближнему ближнему;
Что до
особей из стада бараньего -
На заклание,
как жертва всевышнему.
За грехи
свои пусть платят убогие,
Если верят,
что грешили, потешные.
Слава
богу, воровской демагогии
Государства
еще верят, по-прежнему.
На вишнёвой
стороне, абрикосовой
Лепреконы
правят бал и бездельники.
Тут ты
хоть дубиной будь стоеросовой,
Важно,
чтобы захотели подельники
Пропихнуть
тебя за главные клавиши
Управления
страной сонных витязей.
Можно
заграбастать все — не подавишься,
Нет ни
дышла, ни узды и ни привязи.
Не о благе
вы печётесь Отечества,
А о
собственной мошне, ненасытные.
Будет ли
конец сей эре купечества,
Сколько
тлю кормить поля будут житные?
Истощение
пшеничного колоса,
Недород
ударит лишь по крестьянину,
Ранней
сединой уляжется в волосы,
А доход
пойдет в карман киевлянину,
Перекупщику,
банкиру-барышнику
И
мздоимцу-бюрократу, наместнику.
Урожаи
нынче сплошь никудышние,
Но они
опять с наваром, кудесники.
Можно было
бы сказать откровеннее,
Но язык у
всех один, не дублирован.
А что эти
не простят — вне сомнения,
Ими каждый
звук давно лиимитирован.
Что-то
быстро сдохла вся оппозиция,
Как и не
было ее, той, оранжевой.
Где наш
пасечник, где дева с косицею, -
Растворились,
не ищи и не спрашивай,
Кто нас
будет защищать от бесправия,
Беспредела
и засилья грабителей,
Емельяны
где, где Стеньки Булавины?
Вожаков
нет, скоро кончатся жители.
3
Вымрут-выдохнут
местечки шахтерские,
Опустеют
села-нивы гречишные.
Постоят
еще скворешни днепровские
И придут
на Україну колишнюю
Азиаты —
эмигранты наёмные,
Украинцы
жёлтолицераскосые.
Что-то,
господи, пути твои тёмные
Пролегли
малороссийскими росами.
Мы в
реликтовой божбе, от усердия,
Проворонили
исход современности
В позапрошлое,
где бились предсердия
Наши, с
частотою юной надменности.
Гой, еси,
страна моя несуразная,
Не живешь,
а как-бы, ждешь потрясения.
То ли
власть твоя всегда безобразная,
То ли ты
не доросла до спасения
И обычных
человеческих ценностей,
Что доступны
даже польшам-румыниям.
Ты одна
верна своей неизменности -
То оранжевая,
то бледно-синяя —
Пусть
народ, как быдло, ждет снисхождения,
Будь то
кнут или ухмылка хозяина,
Иль прибавка
в рационе кормления,
Иль шлея
под хвост... Моя ты Окраина,
Европейско-азиатской
истории,
Перепутье,
колыбель ожидания.
Золотые
нивы, ясные зори и
Никаких
условий для обитания
Работяги,
человека служивого,
Что
растят-творят твои накопления.
То ли
власть всегда паршивая, лживая,
То ли ты,
как есть, страна невезения.
Гой еси,
мое отечество глупое,
Непутёвое,
безмозглое, пьяное.
Я готов
гордиться хоть Гваделупою,
Но не
Родиной своей окаянною.
А отечества
того — псы накакали,
По сравнению
с имевшимся ранее.
Потому
стране под стать бесы-хахали,
Засношают
неньку до отпевания,
Доведут
до дележа территории,
К
столкновениям сложившихся этносов,
Оставляя
треть державы, не более,
В продолжение
казачьего эпоса.
Я не каркаю,
так было в реалиях,
Все вернётся
фарсом при повторении.
Иисус
Днепром прошпилит в сандалиях,
В виде
пасторского благоволения
К разделённой,
умирающей Родине,
(Вы не
знали, что Христос — местный выблядок,
И крещён
не в Иорданской болотине,
А в
Славутиче, как раз подле Выселок?)
Так
послушайте попов и политиков
Третьей
в мире богоизбранной нации.
Панукраинская
эквилибристика -
Это вам
не жидоинсинуации.
Ты внушаем
есть, народ православия,
Легковерен
и ленив, по традиции,
Оттого,
тираны самодержавия
И минетят
вас в удобной позиции.
(Продолжение на следующей странице)