Синоптик Сергей. Лакокрасочные сны
ВОКЗАЛЫ
Здесь
зима, как Иуда, старательно прячет глаза
И
за тридцать белых монет готова уйти на
дно.
Я,
хромая, шагаю по зебре в ночной февраль;
Он
накрывает ладонью печати уставших ног,
Он
мечтательно попивает горячий грог
И
с ленивой улыбкой мне шепчет: «Беги,
малыш,
Как
бы не был ты окольцован и быстроног,
Все
равно от своих вокзалов не убежишь»
ЛАКОКРАСОЧНЫЕ
СНЫ
я
смотрю лакокрасочные сны.
в
них не будет весны,
водки,
насморка и простуды,
несмотря
на круглосуточный осенний дождь.
ты
лежишь на кровати грудой
озябших
мыслей и кого-то ждешь.
я
царапаю календарь отросшими за зиму
ногтями
и
улыбаюсь.
процарапываю
январь, скольжу по февралю
и
натыкаюсь
ладонью
на острый март.
мы
взяли чересчур низкий старт
и
быстро выдохлись,
как
открытая перекись.
перекрестись,
покайся,
я
– Кай, ты – Карлсон,
а
между нами – краснолицый, как будто
Марс,
месяц-фарс.
Он ведет нашу летопись,
как
отстрел бродячих собак.
я
беру тебя за руку и мы "танцуем вот
так".
это
так же изжеванно, как Новый год.
ты
поломаешься вот-вот,
а
я как заплеванный пароход,
точнее
– палуба,
делаю
вид, что мало мне,
мало,
мало мне пассажиров.
и
вот мы бесимся – с жиру ли,
с
горя или потому что март на улице –
знать
одному Всевышнему.
он
идет по облачку и сутулится.
"все
пренепременно сбудется"
а
мы продолжаем жевать весну,
проглатываем
март и идем ко сну
ИСТОРИЯ
БОЛЕЗНИ
Д.
Д.
Пальцы
пропахли вишневым дымом –
Снова
курю твой любимый Rich.
Ты
далеко и болеешь Крымом,
Как
дробью болеет дичь.
А
я в этот Крым, словно в угол, загнан,
Загнан
и заперт зимой на ключ.
Снег
замусолен как грязный ватман,
Выгнан
взашей из туч.
И
весна не приходит, ну хоть ты тресни,
Будто
сторчалась на наркоте.
Я
историю нашей с тобой болезни
Пишу
на полотнах стен...
ЭПИЗОД
Эпизод
из жизни затасканного троллейбуса –
Полуминутный
ролик с видом на светофор.
Трехглазый,
сморгнув, краснеет, как будто бесится,
Что
по городу все еще ездит такой позор.
Симферополь
опять туманный, смешной и липкий,
Радужно-ядовитый,
как на воде – бензин.
Посетители
улиц, словно цветные нитки,
Сплетаются
накрепко в потный рисунок спин.
На
наших "проспектах" удобно садить
картошку –
Канавы
как раз подходят по глубине,
И
по скорости что троллейбус, что неотложка
–
Бок-о-бок
плетутся по перекресткам дней.
Время
красных прошло. Зеленеет глаз светофоровый,
И
троллейбус, ворча, взбирается на подъем.
Я
сижу у окна и думаю, как же здорово,
Что
мне не пришлось тащиться домой пешком.
ШТРИХ-ПУНКТИР
Волосы
пахнут миллиметрами сигарет.
Взгляд
провожает пепел, летящий вниз.
Смотрю
сквозь стекло и вижу автопортрет –
Небритый
город, заросший щетиной крыш.
Закончился
Rich, остался паршивый Kent,
Ёжась,
иду на кухню и ставлю чай.
Рассвет
так похож на ворохи кинолент,
За
горизонт упавшие невзначай.
Весна
наступает, по телу отбивая дробь,
Мы
отступаем, теряя за главой главу.
Город
медленно тонет в своем метро
И
вряд ли теперь окажется на плаву.
Геометрия
Лобачевского в кривизне аллей,
Между
нами – нелепый до крайности штрих-пунктир.
Возьми
меня за руку. Ну же, возьми смелей.
Иначе
утонем в глубинах чужих квартир...
ГОЛУБИ
Кормлю
на бульваре глупеющих голубей.
Их
красные ноги похожи на пластилин,
Побывавший
в руках у глухонемых детей,
Отчаянно
мстящих планете, что нет вакцин,
Которые
помогли бы им слышать мир
И
согласиться, что все-таки он неплох.
А
голуби оккупируют старый тир
И
смотрят мишенями глаз в небеса, где Бог
Пытается
разучиться любить людей,
Наслушавшись
песен питерской группы Сплин.
…У
тира на лавочке сказочный мальчик-гей
Как
будто сошедший с кадров кинокартин;
Он
любит бойфренда, как заповедал Бог,
Начитавшись
своих же заповедей перед сном.
И
вид пластилиново-злых голубиных ног
Ему
совершенно побоку. Как Содом.
СИМФЕРОПОЛЬ
– ЛОНДОН
Когда-то
мы были будничны и почти повенчаны,
А
теперь четвергами зачёркнуты и расчерчены.
Встречи
от случая к случаю в смогом прокопченном
Обледенелом
несчастном городе. Больно копчиком
Падать
на перекошенный синий осенний наст,
Дрожащий
от смеха холодных воздушных масс,
Идущих
с юга большим атмосферным фронтом.
Я
Симферополь, шутя, превращаю в Лондон,
И
пусть несовместимы ни радости, ни их
масштабы,
Мне
все равно уехать отсюда на год хотя бы
В
город, где Темза свинцом ласкает больные
пирсы.
Я
бы прыгнул в нее и вдоволь воды напился.
КОФЕ
Утро
рисует звуки сбежавшим кофе,
Я
выключаю газ и снимаю джезву.
Утро
вычерчивает на стекле твой профиль
Линией,
острой, как тысяча тонких лезвий.
Чувствую,
как в голове копошится живность —
Мысли
закованы в сотни тетрадных клеток;
Фразы,
как масло, теряют свой вкус и жирность,
Сметаются
смятой ладонью в статьи в газетах.
Ты
наливаешь из джезвы остатки кофе
И
добавляешь в чашку коньяк и сахар.
Я,
словно в зеркало, всматриваюсь в твой
профиль,
Гречески-потускневший,
как стенки амфор.
Нужно
собраться с духом, включить компьютер
И
записать все мысли, расставить рифмы —
Но
день снова метит в челюсть, как пол в
каюте
Лайнера,
облокотившегося на рифы.
Пытаюсь
понять, что не так, почему твой образ
Несуразен,
как в джентльменском костюме — пахарь.
...Разгадка
банальна, как пригородный автобус —
Ты
никогда не сыплешь в свой кофе сахар.
ХЕЛЬСИНКИ
Ночные
проспекты дышат муторно и надрывно.
Я
смотрю на канавы и рушащиеся мосты.
В
кармане зябнут затасканные две гривны
—
Пропуск
из транспорта к дому, в котором ты.
Давай
уедем в Финляндию или Польшу,
Нет
автобуса — мы угоним поезд и два авто.
Ты
всегда от меня хотела гораздо больше,
Чем
дышать друг другом, спрятавшись от
ментов
В
лесополосах, припаркованных у дороги,
В
терпких зарослях пыльных вишен и ежевик.
Мы
были неискренне-рады и босоноги
И
"люблю" твердили с неистовостью
заик.
Но
тебе не нужны, ни Хельсинки, ни Варшава,
Ни
поезд, ни я, ни пыльный июльский Крым.
И
трудно сказать, почему — то ли ты устала,
То
ли я научился помнить, что ты с другим.
МАННА
Снова
кто-то сыплет из неба манну.
Я
поднимаю лицо и ловлю ее языком,
Щеками,
глазными яблоками и дыханием.
Манна,
смеясь, облепливает лицо.
Я
достаю из карманов, как из морозилки,
Руки
– холодные посиневшие окорочка.
Манна
летит ко мне, как летят опилки,
Устилая
землю вокруг распиловочного станка.
Подставляю
под манну дощатые ладони,
Наивно
пытаюсь собрать эту Божью снедь,
А
манна, смеясь, вся плавится на бетоне,
А
манна летит под ноги, летит на смерть.
Асфальт
матерится грязью, дрожа и плача,
Пестрит
миллионами штампов осенних ног,
А
осень, согнувшись гвоздем, как хромая
кляча,
Спотыкается
впопыхах о декабрьский смог.
ПИСЬМО
ПРО РАССВЕТЫ
Город
мне сыплет за ворот мокрый морской
песок.
Он
застревает во мне, как паук в кондиционере.
Пью
вино, дешевый коньяк, теплый томатный
сок,
Неумело
готовлю в кружке что-то типа Кровавой
Мэри.
Дом
опустел, и, словно Голгофу, меня сверлит
Девятый
час, Синедрион и крик третьего петуха.
Совсем
не слежу за временем. Мысли выложены из
плит —
Потемневших
от старости, серых, как потроха, —
С
нанесенным на каждой твоим королевским
профилем.
Он
четок, и, кажется, до неузнаваемости
правдив.
Его
во мне рисовал, несомненно, профи. Лем
Не
спасает, и вообще, книги — только лишь
рецидив.
И
что мне со всем этим делать — не знают
ни Боб, ни Бог.
Мне
недостаточно осени, интернета, бинтов
и Марли,
Меня
не спасают кофе, загруженность, твой
персональный блог,
Весь
мир сжимается внутри меня, словно белый
карлик.
...Ты
будешь много курить, когда это все
прочтешь.
Это
трудно назвать письмом, и глупо было бы
ждать ответа.
Ты
забудешь его на скамейке, и буквы
расплавит дождь,
А
ночью тебе приснятся наши с тобой
рассветы.
ПРОЧЬ
Сухие
слова проваливаются в гортань,
И
шепот получается до неприличья грубым.
Он
шепчет ей: "Девочка, милая, я же —
дрянь",
И
тут же целует, до боли кусая губы.
Она
чуть вздрагивает и отвечает на поцелуй,
Замирает,
когда его руки спускаются ниже, ниже.
Потом
она оседлает его, как метлу,
И
застонет ему на ухо: "Хочешь, покрашусь
в рыжий?"
И
он ей ответит: "Красься". Ему плевать,
—
Через
год он забудет взгляд, цвет волос и имя.
Она
обессиленно свалится на кровать
(ей
не было так хорошо никогда с другими).
Он
встанет и отойдет на балкон — курить,
Ненавидя
эту ужаснейшую из зим.
Он
не будет кричать, выматываться и пить,
Не
станет ни раздражителен, ни нелюдим.
Он
просто дождется весны и уедет прочь,
Сорвав
с безымянного заржавленное кольцо.
Он
уедет к той, кто может ему помочь,
К
той, которая в каждом сне целует его в
лицо.