Сусуев Геннадий. Варшавская мелодия
* * *
Ненавижу
пыльные музеи –
Что
случится, знаешь наперед!
Я
бы компас выдал Моисею,
Чтоб
не мучил праведный народ.
Или
сам прикинулся халдеем,
Те
тогда уж знали звездам счет.
И
привел их прямо в Иудею,
Пожиная
славу и почет.
Вся
пошла история иначе!
Не
распяли бедного Христа.
Был
и я доволен и удачлив,
Не
марая чистого листа.
* * *
«Мир
встаёт огромной птицей,
Свищет,
щёлкает, звенит».
Э.
Багрицкий
Я
птицелов и знаю ремесло –
Лови
на слово в сети души-птицы.
Но,
вот беда, боюсь красивых слов.
Мне
этому уже не научиться.
И
потому бесхитростный мотив
Не
завлечёт, конечно же, жар-птицу,
Лишь
позабавит странников в пути
И
просветлит нахмуренные лица.
Но,
может быть, наивная душа,
Что
никогда не замечает рамки
Уже
летит. Так сердце малыша
Пленяют
звуки крохотной шарманки.
О
ЮНОСТИ
Давно
отгуляло вино
И
в сок не вернется обратно.
Как
кости в игре домино
Расставлены
дни аккуратно.
Закончилась
юность. Веслом
Ударилась
лодка о берег.
Довольно,
не будь ты ослом!
Пора
уже в это поверить.
Давно
перешел ты межу,
Уже
не вернуться обратно.
Любому
понятно ежу…
Ежу
– ну, а мне не понятно.
* * *
Не
всегда мы мужаем с годами.
Жизнь
жестоко ломает нередко.
Так,
до срока наполнясь плодами,
Обрывается
ветка.
Одевался
он ярко и броско,
А
теперь с Робинзоном схож - Крузо.
И
стоит у пивного киоска
Его
пьяная Муза.
О,
ВРЕМЕНА…
Где
всенародно признан Робин Гудом,
Живет
в почёте негодяй и вор,
Спокойно
б жил до старости Иуда.
Христа
бы киллер расстрелял в упор.
СПЛОШНОЕ
КИНО
За
весной опять наступит лето,
Будет
осень, если доживу.
Жизнь
моя - дурная кинолента,
День
и ночь – сплошное «дежа вю».
Пустота
– как в шарике пинг-понга.
Ни
на что не годен режиссер.
Лишь
тоска с масштабами Кинг Конга
Заполняет
жизненный простор.
А
сюжет совсем не интересен.
Передрали,
с горем пополам,
Фильм
про то, как раненный Мересьев
Всё
ползет по вражеским тылам.
У
ВИКИНГОВ
У
викингов в аду всегда мороз за сорок,
Там
даже черти ходят в полушубке.
Кругом
снега лежат как свежий творог
И
стадо туч гоняет ветер жуткий.
Пусть
будет так - решил суровый Один,
Поняв,
что их не испугает жаром,
А
для героев рай задумал – вроде
Огромного
бесплатного пивбара.
Пускай
бузят, лакают эль и брагу
И
затевают шумные дебоши.
Но
чтоб свою не пропили отвагу
Приставил
дев опасней диких кошек.
БЕССОННИЦА
И
клонит в сон, да не уснуть никак.
Стучит
в висках – как головой о камень.
Темным-темно,
захватанный пятак
Луны
опять исчез за облаками.
Ворчат
часы. Им вторит в кухне кран.
Твердят
одно: ты скоро, скоро, скоро…
Уже
окно мерцает, как экран
Погашенного
на ночь монитора.
И
не понять – во сне иль наяву
Шумят
деревья, ловят ветер в сети.
И,
может быть, уже я не живу,
Или
еще не жил на этом свете.
Печет
глаза – засыпали золой…
Встаю
уже! Лежать – невыносимо.
Гляжу:
рассвет поднялся над землей,
Как
гриб над Хиросимой.
ЗАПАХИ
Я
розу напоил – шевелится бутон.
Так
вздрагивает грудь, когда приводят в
чувство.
Я
мог бы передать и цвет его и тон,
Но
запаха, увы, не сохранит искусство.
И
все же я берусь – не избежал искуса.
У
обонянья нет в запасе слов своих,
Но,
не стыдясь ничуть, оно ворует их
У
зрения и вкуса.
СЛЕПОЙ
ДОЖДЬ
Дождь
с солнцем подружились! –
Ликует
детвора.
И
скачет как пружины,
Кричит:
Ура! Ура!
И
даже старики
Печалятся
не шибко,
Глядят
из-под руки:
Чудесная
ошибка.
Лишь
недоволен кот,
Дремавший
на заборе,
Ворчит:
вот не везет.
О,
горе мне. О, горе.
А
дождь идет слепой
По
пыльному перрону,
Где
каркают и По
Цитируют
вороны.
РАЗГОВОР
С РЕДАКТОРОМ
Ты
о любви пиши, советую, дружок.
Политику
оставь для Брута и для Гая.
Про
фавна напиши, про нимфу и лужок...
Вот
ты здесь написал, что истина нагая.
Уместнее
сравнить с наивным малышом –
Им
не хватает смелости и грации.
Но
женщина, к тому же голышом?
Перепиши.
Послушайся, Гораций.
* * *
Просыпаюсь
средь серой глухой пустоты –
Ночь
никак не решится на убыль.
Поднимаюсь,
как будто срываю бинты,
Плотно
стиснувши зубы.
Проползаю.
Спасительный кофе глоток,
Чтобы
хоть голова не кружилась.
Оживаю.
Задвигался. Чувствую – ток
Пропускают
по жилам.
Поднимаю
других, дожевав бутерброд.
Одинаково
хмурые лица.
Собираюсь
– пора. Одеваюсь. Ну, вот! –
Не
мешало б побриться.
Выхожу.
По пути настигает печаль,
С
одиночеством просит не путать.
Застывает
туман, словно сок-молочай,
Поглощая
людей-лилипутов.
* * *
Где
солнце как Гобсек
Считало
каждый лучик,
Вдруг
заявился снег
Шальной
и невезучий.
Идет
– «упитый в дым»,
С
душою нараспашку.
Готов
отдать другим
Последнюю
рубашку.
Хотя
не многим люб,
Всем
лобызает лица,
Как
пьяный лесоруб,
Нагрянувший
в столицу.
С
соломой в бороде
И
в сапогах кирзовых –
Шагает
по воде
И
дрыхнет на газонах.
* * *
Февраль
скучал, уставясь в телик.
Брал
из колоды наугад
И
клал - то лужи и капели,
То
– гололед и снегопад.
Ворчали
старики несмело:
-
Такого не бывало встарь.
А
он хамил: – Не ваше дело.
И
тыкал носом в календарь.
Когда
же дни его иссякли,
Март
бросил солнце на весы.
Пришла
весна. – А так ли? Так ли? –
Твердят
ехидные часы.
* * *
Насытился
по уши
Красотами
зимы!
Довольно
бить баклуши.
На
волю - из тюрьмы,
От
скуки и газет
И
лужицы в прихожей,
Чей
сходен силуэт
С
шагреневою кожей,
От
этой духоты,
От
затхлых разговоров,
Что
злобны и пусты,
Но
кончатся не скоро.
Одевшись
потеплей,
Я
выгляну наружу.
А
там – стоит Апрель –
Внезапно
обнаружу.
ОТТЕПЕЛЬ
Вчера
мело, а нынче как из крана
Льют
небеса, выплёскивая злость.
Пал
снеговик, в наряде ку-клукс-клана,
Изрешеченный
пулями насквозь.
* * *
Нас
каждого пьянит и манит запах славы,
Хоть
честно заявить бог не дал куражу.
Как
ассирийский лев на царские забавы
Я
вновь читать стихи на сцену выхожу.
Немея,
не дыша, я вглядываюсь в лица.
Я
чувствую беду. А этого ль хотел?
Но
поздно отступать – несется колесница
И
воздух потемнел от водопада стрел…
Вдруг
долгожданный миг, когда уже спокоен,
Стою,
сжимая мир до одного листа.
И
замирает зал как усмиренный воин,
Чьим
трепетом мои наполнились уста.
ТЕЛЕВИЗОР
На
окровавленные лица
И
искаженный злобой рот
Мы
вновь глядим, чтоб «разрядиться» -
Уйти
от собственных забот.
Нам
телевизор стал, похоже,
Недобрым
храмом на крови,
А
мы - опасно толстокожи
Без
радиации любви.
Но
разве горечи и страхи
Кого-то
делают добрей?
Кого-то
вылечили плахи
И
осчастливил Колизей?
Мы
разучились удивляться.
А
наши души и сердца
От
всевозможных радиаций
Закрылись
толщею свинца.
АВГУСТ
В.
Гринчукову
Еще
не насытились наглые осы,
Лишь
августа чуть надломили пирог,
Но
в синих туманах уж прячется осень.
И
требует, явно уже, а не просит –
Скликает
ватагу разбойничий рог.
И
вновь наступают, сползаются тучи.
Вдруг
ветер, со лба убирающий клок,
Вздыхает.
И солнце соломинку-лучик
Роняет
и пьет золотой и тягучий,
Гудящий
как улей, гуляющий сок.
А
в роще, где дятел молотит стамеской,
И
тени, как вены натруженных ног,
Звенит
паутина натянутой леской,
На
миг замираю – подумалось дерзко –
Кого-то
пытается выловить бог.
ДОЖДЛИВОЕ
ЛЕТО
Август,
печален, стоит на причале
В
старом плаще, отвернулся от ветра.
Не
потому ль так грустны англичане,
Что
им досталось дождливое лето?
Но
постарайтесь припомнить начало –
Море
и воздух, пронизанный светом.
Только
отчаянно чайка кричала:
Не
доверяйте! Не верьте приметам!
Скромно,
оставив лишь дыры в кармане,
Лучшие
годы ушли незаметно.
Кто-то,
всё кашляя, бродит в тумане
И
проклинает дождливое лето.
Видимо,
искренность вышла из моды.
В
чём тут причина? Ищите ответы.
Снова
охрипли, крича, пароходы.
Их
провожает дождливое лето.
Нет,
не синоптикам и журналистам –
Верьте
серьёзно составленным сметам,
Чтобы
могли докопаться до истин.
Где,
покажите, вы видели лето?
Осень
грустит, надевая монисто.
Всюду
туман – никакого просвета.
Щиплет
глаза, задохнёшься от листьев –
Жгут
на кострах непокорное лето.
* * *
Вот
уже август почти перелистан.
Надели
береты.
В
роще грибы. И поют гармонисты
На
свадьбах куплеты.
Время
подходит опять перекрасить картинки
Ярко
и броско.
Вскоре
лишатся, в грязи окунувшись, ботинки
Столичного
лоска.
Только
пока нас всё это тревожит не слишком.
Идём
не сутулясь.
Очень
доволен, за лето подросший мальчишка,
Что
может без стула
С
полки достать эту новую детскую книжку
И
банку варенья!
Если
он снимет и только заглянет под крышку,
Никто
не узнает… наверно.