* *
*
Ежевечерне
я в своей молитве
вверяю
Богу душу и не знаю,
проснусь
с утра или ее на лифте
опустят
в ад или поднимут к раю.
Последнее
совсем невероятно:
я
весь из фраз и верю больше фразам,
чем
бытию, мои грехи и пятна
видны
и невооруженным глазом.
Я все
приму, на солнышке оттаяв,
нет
ни одной обиды незабытой;
но
Судный час, о чем смолчал Бердяев,
встречать
с виной страшнее, чем с обидой.
Как
больно стать навеки виноватым,
неискупимо
и невозмещенно,
перед
сестрою или перед братом,-
к ним
не дойдет и стон из бездны черной.
И все
ж клянусь, что вся отвага Данта
в
часы тоски, прильнувшей к изголовью,
не
так надежна и не благодатна,
как
свет вины, усиленный любовью.
Все
вглубь и ввысь! А не дойду до цели -
на
то и жизнь, на то и воля Божья.
Мне
это все открылось в Коктебеле
под
шорох волн у черного подножья.
1984
|