Несобранность
пралюбоффь
Скрип петель. Дверца шкафа. Раз
и – дверца
и шкаф – в очередной раз навсегда
разбежались. Навсегда – это
значит, насмерть. А насмерть –
это вместе до гроба,
такого же деревянного недо-ромба.
Теперь дверца рыдает на полу, а
у шкафа в сердце
большая прямоугольная дыра.
Шкаф стоит молчаливо и гордо,
но разве
шкафы не умеют пылиться? Стареть
и ворчать строго?
Без дверцы у шкафа внутри –
бардак
и беспросветный (без)душный
мрак,
хотя, казалось бы, свет проникает
глубже,
когда у тебя нет сердито-фартучной
дверцы,
грозно стоящей с кастрюлей
вчерашнего супа над ухом.
Через секунду суп уже
прокисшими макаронинами свисает
с кончика носа. Ни слухом,
ни духом –
плюх – и
у шкафа на лбу морковка. Без
дверцы у шкафа – все рушится!
Все наперекосяк и даже нанедокосяк
и просто косяк, без дверцы
у шкафа – все вы- и раз- валивается,
валится все содержимое
наружу!
Без дверцы у шкафа – всюду стихи
о несчастной любви
и о том, как плохи
дела и те строки,
которые он преданно посвящает
своей развалюхе.
Без дверцы у шкафа – разбиты
тарелки
и горы ненужных вещей и тетрадок
вперемешку с глупыми дневниками.
Без дверцы у шкафа – упадок
нравов и книг прямо на пол. Шкаф
пишет: «не ходят стрелки
мои без твоего циферблата!».
Может, слегка кривовато…
Шкаф пишет: «я не умею обращаться
словами
и с тобой не умею, и с детьми как
– не знаю, но, слышишь,
мои скрипящие легкие без тебя
не дышат».
Дверца фыркает и возвращается
домой.
Ой.
| 
