В чашке – волны бьются о борт. Как твои глаза – карие.
Прорубь зрачков. Черные дыры-колодцы. У неба – кариес!
Слышите, те, кто под полом и над потолком: через край
перегнусь, крик теннисным мячиком: «вылезай-ай-ай!..»
На последнем вдохе без выдоха – падаю в колодец и вниз,
за чужие «жди» цепляюсь подолом – рву платье. В и из...
В и из. В чашке – шторм. А(с)соль рассыпалась. Грей – утонул.
Руки – в теплые бока чашки. Ты бормочешь то ли «ну-ну»,
то ли «ну-ну-ну», как детей – измотанный кот Баюн
«утро вечера», «варенье на завтра». Я раскачиваюсь: «врун,
ты ведь врун, обещал «вернусь», целиком, без остатка,
задержки и «можно войти»… Загляни под подушку – тетрадка.
В ней – сны. Это я, когда ты выходишь, нервно ломая
пальцы, раздавая «привет» и «прощайте» соседям, хромая
на оба полушария головы. Это я, когда на окно-открытку
так осторожно становишься – первая пытка-попытка
перейти дорогу самостоятельно. Это я, когда ты ногами –
от рамы (в велосипедное детство – на подушечки), местами
меняя меня и… Я, когда ты – рисунок ребенка на асфальте
мелками. Я, когда по твоей команде «кругом» всё делает сальто.
Видишь: там, за тысячью протянувшихся городов – огоньки.
Помнишь: тогда, за тысячью календарей – ты обещал мне коньки.
Говорят: то ли год назад, то ли в среду, то ли в следующем месяце
Красное солнышко на бельевой веревке повесилось.
|
