«В тени украинских черешен», - ты машешь руками,
словно взлетаешь, словно одними немыми губами
прощаешься: «до-сви-да-ния». Дания тебя встречает,
как сказочника со спичками: безумным ча-ча-чаем,
игрушечными домиками с не-имя-верным количеством
раскрашенных башен и придуманными приличиями.
«В тени! Украинских! Черешен!», - я маленькой рыжей
Пеппи – случайным мальчишечьим стеклышком выжженной,
сбежавшей пешкой пешком из слишком уж добрых книжек –
иду вверхтормашками среди воришек, вершин и вышек.
Заборов, калиток, соседок, соседей, собак и созвездий, и вишен.
И я – многолика, я – иго-го-рука, я – Шива и Брахма, и Вишну!
«В те-ни-и укра-и-инс-ких чере-е-ешен…», - в карманы
запихиваешь кулаки и запахиваешь пальто. И рваными
джинсами метешь тротуары, чушь – мелешь и донкихотишь,
кругом великаны, лесные пожары, фазаны – охотишь-
ся целыми днями в зарослях, в джунглях и прочих природ-
ах и ох /Алиса хохочет: о, бойся меня, Бармаглот!/
«В тени украинских черешен…», - устанем и сядем на мель,
на иглу и на берег. И будет вот это: «ты веришь мне? верь!»
и это: «ты врешь и краснеешь». Такое бывает во сне лишь:
часы отмеряешь шагами, шаги же – часами меришь,
и гори-гори-зонты съедают на завтрак солнце – дикое-дикое,
оно по кругу тарелки долго прячется зайцами-бликами.
В тени украинских черешен осенью – детской старушкой
листаю гербарий страниц. Прости все, что было, Пушкин!
|
