17
Радио замолчало –
дикое и неверное.
Тихо в моей деревне,
как до войны, наверное.
Кто я? Наставник пришлый,
на чердаке зимую.
Над головою крыша -
вам бы крышу такую!
Острая, черепичная,
толстая, довоенная, -
всё-таки непривычное
оказывает давление.
Полочка с верными книгами
на серой, как пепел, стене.
Стеганный жуткими нитками
ватник прижался ко мне.
Ветер и вправду пронзительный,
тоненький, точно игла!
Образ вполне умозрительный:
визг и четыре угла.
Голых, ничем не заставленных.
Негде укрыться. Сквозит.
Дело наше кустарное, -
чем от него разит?
Словно зверёк затравленный,
жмёшься к пустому листу.
Белый, он тоже траурный:
не перебьёт черноту.
Я виноват в одиночестве
серых, как буквы, людей,
в нечеловеческом творчестве
взятых за горло страстей.
Пусть эти ночи длятся,
пусть даже будут сверх.
Я не умею клясться,
перебивая всех.
Я не умею красться,
Взяв, говорить – моё…
Печь, средоточие братства,
прими от меня смольё.
Мутный осадок, остаточек,
перегори во мне.
Много дешёвых разгадочек
сгинет в живом огне.
|
