- Холмы
- Этот холм в степи, неумышленно
голый, -
это узел пространства, узилище
свету.
И тревожится сердце, и ритм
тяжелый
так и сносит его. И ветра
нету.
Черепа из полыни, как стон
простора,
выгоняют тропу, оглушают
прелью.
И тропа просевает щебень до
сора
и становится пылью, влекомой
целью.
И качается зной в монолитной
дреме
самоцветами ада в зареве этом,
и
чем выше тропа, тем пыль невесомей
и
срывается в воздух гнилушным светом.
И
тот же холм в степи, крутой и голый,
и
та же тропа проступает в бурьяне
и,
взбираясь по круче в тоске веселой,
растворяет
щебень в сухом тумане.
Западает в
песок и отвесной пылью
обрывается в
воздух, такой же рваный,
монолитной
трухой и зноем и гнилью -
только свет
как будто другой и странный.
Или так
показалось: ведь холм все тот же -
где
им тут, в пустоте, разойтись обоим? -
И
одна и та же - как кровь под кожей -
их
руда топорщит своим жилобоем.
Уберу
ли камень с холма, чтоб где-то
на другом
холме опустело место,
или вырву цветок
незрячего цвета,
словно чью-то ладонь
отделяя от жеста,
или просто в песок
поставлю ногу,
чтобы там, где камень
исчез, забылся,
и пропал цветок,
неугодный Богу,
отпечаток моей ступни
проявился?
Но на склонах этих один
заразный
выгорает песок в ослепшую
груду.
Почему же свет осеняет разный
этот
холм, помещенный нигде и всюду?
И ты
видишь в себе, что здесь поминутно
совершается
праздник и преступленье,
и на казнь
волокут тропою распутной,
начинается
подвиг, длится мученье.
Он стоит, лицо
закрывая руками,
в одиночестве
смертном, один, убогий,
окруженный
иудами и врагами,
исступленной кровью
горя в тревоге.
Или он - единственный
здесь, и это
сознается им, несмотря
на злобу,
несмотря на мертвую маску
света,
заскорузлость воли, ума
хворобу?
Это было бы жертвой: то и
другое -
подвиг - если он здесь одинок
и страшен,
или праздник - когда под
его рукою
оживает единственность
толп и пашен.
Эта жертва - и та и другая
- в казни
обретает залог и долг
продолженья.
Только свет надо всем
излучается разный:
свет укора и
праздничный свет искупленья.
Или чары
потворства грозят любовью,
или молнии
мечут бранные стяги,
или холм обряжают
горючей кровью,
словно это письмо на
обратной бумаге?
Ты, представший с
лицом, закрытым руками,
опусти свои
руки и дай очнуться
от твоей несвободы,
вбитой веками!
Горек хлеб твой, и
жертвы нельзя коснуться. -
|
