Несобранность

пралюбоффь

Скрип петель. Дверца шкафа. Раз и – дверца

и шкаф – в очередной раз навсегда

разбежались. Навсегда – это значит, насмерть. А насмерть –

это вместе до гроба,

такого же деревянного недо-ромба.

Теперь дверца рыдает на полу, а у шкафа в сердце

большая прямоугольная дыра.

Шкаф стоит молчаливо и гордо, но разве

шкафы не умеют пылиться? Стареть и ворчать строго?

Без дверцы у шкафа внутри – бардак

и беспросветный (без)душный мрак,

хотя, казалось бы, свет проникает глубже,

когда у тебя нет сердито-фартучной дверцы,

грозно стоящей с кастрюлей вчерашнего супа над ухом.

Через секунду суп уже

прокисшими макаронинами свисает с кончика носа. Ни слухом,

ни духом –

плюх – и

у шкафа на лбу морковка. Без дверцы у шкафа – все рушится!

Все наперекосяк и даже нанедокосяк и просто косяк, без дверцы

у шкафа – все вы- и раз- валивается, валится все содержимое

наружу!

Без дверцы у шкафа – всюду стихи

о несчастной любви

и о том, как плохи

дела и те строки,

которые он преданно посвящает своей развалюхе.

Без дверцы у шкафа – разбиты тарелки

и горы ненужных вещей и тетрадок

вперемешку с глупыми дневниками.

Без дверцы у шкафа – упадок

нравов и книг прямо на пол. Шкаф пишет: «не ходят стрелки

мои без твоего циферблата!».

Может, слегка кривовато…

Шкаф пишет: «я не умею обращаться словами

и с тобой не умею, и с детьми как – не знаю, но, слышишь,

мои скрипящие легкие без тебя не дышат».

Дверца фыркает и возвращается домой.

Ой.