* * * Я соберу себя утром из осколков вчерашнего дня. Подковою боль согнута, покой, словно сливки, снят с моего календарного времени; тревогой изрезан сон – в нём только злобные гремлины да серый туман лесной. …Успеть набросать ресницы на бледный бутон лица, с колодезным звоном слиться, обжигая кожу кольца. Задраить себя на все пуговицы: от щиколоток – до бровей, от запястий знакомой улицы – до её последних дверей. И уже не считать минуты от конца до начала дня: боль подковой внутри согнута, на полоски кроит меня для замены кровавой марли в переулках зашитых вен, белизною печаль измарали неподвижные губы стен. …Несмотря на приступы лени, в непогоду делаю шаг – от падений горят колени, от ушибов шумит в ушах. И уже не пойму, где новая, а где старая рана дня: боль согнулась в груди подковой – всё желанного ищет огня, чтоб зарыться в тепло ладоней сокровенной минуты молчания, удивиться нежданной роли с ограждающими плечами. …Но наивно спешат столетия, подставляя висок к часам. И на круге втором или третьем голос сбросится в небеса. Я шагну в немоту по привычке, собирая осколки утра, чтоб при свете негромкой спички боль ночей бинтовать кому-то.
