Август
2010. Украина
Поэма
Превосходство
и надлом диалектики
Заключается
в спиральном развитии
Наложений
предыдущей эклектики
На похожие,
по сути, события.
Тривиальность
излагаемой истины
Не является
простым повторением
Процедуры
приобщения клистиром
К смрадным,
дырчатым террасам роения
Мест
отхожих человека разумного,
Хотя,
следует сказать, не без этого.
Но случайно
и среди бала шумного
Проступает
чей-то лик в фиолетовом
Облачении
забвенья вчерашнего
Или даже,
может быть прошлогоднего,
Но такого,
по-простецки, домашнего
Упоения
покоя субботнего,
Что не
смеешь даже плакать-печалиться
На разгульных
трассах препровождения
К перекрестью,
где заждался бес с палицей
Или ангел
с льготой в сад наваждения.
И боишься
не беды, а сомнения
В
безысходности путей её
праведных,
Где
частотные нули отклонения
От извилины
судьбы в шутках гаерных
Рвут на
части, что осталось от прежнего
Воспитания
в пределах ментальности,
Предлагая,
кроме мрака кромешнего
Настоящего,
былой виртуальности
Разрознённые
пейзажи, портреты ли,
Натюрморты,
слайды, блики, затмения,
Что уже
невозвратимы, как предали
Память,
люди, сны и ложь вдохновения.
Что ж,
итожа мысль, вернемся к исходному
Постулату
правоты соломоновой,
Упрощая
жизнь к греху первородному,
Лишь меняя
задник актовый, фоновый...
Снова
месяц лезет в небо бездонное,
Освящяя
отражённым свечением
Пядь
квартиры у окна, место тронное,
Где свеча
и я дымим с огорчением,
О сожжённых
небесах стеариновых,
Что стекли
к ногам и ножкам подсвечников,
Там, в
груди, стуча, отнюдь, не малиновым
Звоном,
сломанных давно, наконечников.
Время не
проистечет мимо вашего
Соучастия
в нём, мерой старения,
Отбирая
жизнь живущего заживо,
Оставляя
для расчёта смирение.
Меркантильность
каждой третьей отдушины
Отдаёт
иезуитским изяществом,
Но роняет
август в воздух жемчужины
Персеид,
с присущим небу ребячеством:
Коль, не
дам дождя, пусть что-то, да катится
С высоты
на землю вдовую, грешную,
Мол,
загадывай, что хошь — все наладится...
Вы живёте
там, внизу, лишь надеждою
На волхвов,
на небо, на управителя,
На иконы,
обереги и ладанки,
На гниющие
останки крестителей,
Да на
свечи, стеариновой катанки.
А надежда
— есть приют слаборазвитых,
По людским,
довольно жёстким, критериям,
И поэтому,
к земле часто давит их,
Отдавая
дань церковным мистериям.
На рябиновой
заре, на исходную
Выползают
короли-благодетели:
Бальтазар
и двое иже с ним, вводную
Получившие
звездой на рассвете ли,
На закате
ли, в ночной ли бессоннице,
В
сумасшедствии ли, в яви-бредятине, -
Но вставай,
народ, лупи в свои звонницы,
Если веришь
волховской отсебятине.
Видно,
веришь, раз растут эти маковки,
Золотые
аневризмы крестовые,
От столицы
до задрипанной Шлаковки
Вымогают
квоту слуги христовые -
За рождение,
за смерть, за крещение -
Заграбастали
всю жизнь, узурпаторы,
Профи,
ассы-молодцы обольщения,
Вольных
душ нетленных приватизаторы.
Вот вам
шиш, а вот вам — кукиш к Успению,
Лебезить
ни перед кем не приучены.
Я на Спас
поел медку без свячения,
Под ранетом
на донцовой излучине.
Говорят,
договорюсь до анафемы,
Будьте
проще и как Меня — топориком.
Но пути
твои, Гундяев, незнаемы,
Как у той
блохи над мопсовым ковриком.
Как
святейший батя плыл Украиною,
Как пытался
объяснить нам, неопытным,
Что вы
были, есть рабочей скотиною,
Ну и будете,
конечно, безропотно.
Ты бы
ножкой освятил нас куриною,
На свиную
не хватает — и ладно нам.
Так что
парь другим мозги ночкой длинною
В
предстоятельских хождениях с ладаном.
Пусть
вороны гаркнут дружно каприччио
Восходящему
светилу вальяжному,
Может
быть, оно, от гомона птичьего,
Вдруг
прервет свои пути каботажные
И продлит
на час рассвета величие,
Чтобы
вспомнить смог потом эти данности,
И искать
в иных рассветах отличия
От исходных
по объему сохранности
Той рябины
и вот этой акации,
Что привычны
в ареале питания,
Где не
слишком и видны деформации
Приближающегося
увядания.
Обстоятельства
роднятся и полнятся
По каким-то
отдалённым параметрам.
Если мне
сегодня что-то и вспомнится,
То
гомеровским конкретным гекзаметром,
Оттого,
что будни катятся волнами,
Непрерывно
— не вздохнуть, не опомниться, -
В дряхлой
памяти слоясь априорными
Междометьями
с тоскою-надомницей,
От которой
так-то вдруг не избавиться,
Не запить
и не забить, и не вытравить...
Что ты
снова лезешь в душу, красавица,
Я, как
старый воробей, чую — выдра ведь,
Как и все
мои знакомые женщины,
Ни одной
не знал надёжною умницей,
Даже та,
с которой были обвенчаны,
Оставляла
пьяным дрыхнуть на улице.
Не буди
во мне самца, волоокая,
Я давно
забыл о любвеобильности.
Пусть уж
лучше ночь придет одинокая,
Чем
доказывать тебе о двужильности
Организма
ветерана-любовника,
Хотя, мог
бы иногда, в самом деле-то.
Что ты
хочешь — опосля сороковника,
Больше
мнишь о небесах, чем о теле-то.
Тирли-бом,
а тирли — ёпсель кагоровый,
Это я к
тому, что все мозгоебени
Возвратятся
к стороне пифагоровой,
Той, что
круче двух других в энной степени,
Потому,
что есть основа строения
Треугольной
мировой эволюции,
Где
неравенство, по определению,
Закрепляют
церковь и конституция.
Вот и
шляешься, как чёрт по
понятиям,
И углы
твои, знать, пронумерованы.
А когда,
с косой, прижмется в объятиях -
Ляжешь
голым в гроб, как все, обворованный. (Продолжение на следующей странице)
| 
