ЗИМНЕЕ ВРЕМЯ
Украинское лето утеряно безвозвратно.
Страна переходит на вечный "зимовий час".
Дом, завтра утром проснувшись, зевнет парадной
И выплюнет в город сонных небритых нас.
Мы выйдем на улицу, укутанные в проблемы,
И будем курить ноябрь, пуская из рта туман.
Со знанием дела время берет на клеммы,
Врубает вольтаж и по венам течет зима.
Мы будем идти по невыметенным проспектам,
Втиснувшись в реки менеджеров и творцов.
Зима, как плохой начальник, как злой директор,
Мокрым своим снежком нам будет плевать в лицо.
Мы разучимся видеть гиацинтово-синее небо,
Будет только асфальт, скомканный, словно скотч
И когда у нас кто-то хрипло попросит хлеба,
Мы дадим троячок на водку и зябко рванёмся прочь.
Наши сны станут ярче и красочнее таблеток,
Мы плотно на них подсядем и будем просить: "еще!"
Потому что нам будет сниться безвозвратное лето,
Плачущее от горя, уткнувшись зиме в плечо.
ЯНВАРЬ
Все нелепо, как поезд "Жмеринка — Симферополь" —
Забываю расчесывать волосы по утрам;
Вид из окна — троллейбусы, мёртвый тополь,
Свалка, канавы, угловатый баптистский храм —
Приводит в уныние и обещает мысли,
А от мыслей становится кожаной голова.
Всей душой ненавижу слова, а еще английский,
Переходы, постели, сонники и январь —
В январе батареи кипят и дымятся трубы,
И, кажется, город — разбившийся НЛО.
Мокрые книги желтеют, как волчьи зубы,
Впиваясь обложками в захламлённые лица столов.
Я звонил тебе, чтобы просто услышать, как ты,
Но, мой телефон заржавел от грибных дождей
И вместо тебя в трубке слышатся только факты —
"Болею, работаю, хочу от тебя детей".
Январь чем-то крайне похож на больную кошку —
Облезлые улицы, расцарапанный грязью снег,
И взгляд такой независимый и истошный,
Как будто котят только что утопили. Всех.
Наверное, это заразно, неизлечимо —
Гадать на любовь на картах автодорог.
Январю, чтобы выпить, отнюдь не нужны причины,
А чтобы выжить, не хватит и тысячи новых строк.
***
Расписанное инопланетными символами троллейбусное стекло
То ли выжил из ума я то ли мне окончательно припекло
Я хочу убраться к чертям собачьим в Ливию потом в Париж
Ты пишешь мне электронные письма и кажется никогда не спишь
Наверное это не лечится — мысли что в мертвом городе я один
Наверное это авитаминоз похмелье пневмония сплин
Изрисованное иероглифами троллейбусное стекло
Из открытого люка мне небо за шиворот натекло
И поэтому мне зябко холодно я не могу дышать
Люди свисают с поручней как приготовленная лапша
Раскачиваются в такт движению улыбаются смотрят в пол
Пьют валерьянку живчик бехеровку валидол
А мне все трудней справляться трудней дышать
Я давно не слушаю моцарта, арию там, киша
Слушаю только сердце как оно захлебывается стучит
Моим неудачам сочувствуют собутыльники и врачи
А я все смотрю в расцарапанное улицами стекло
И жду что кондуктор выстрелит мне прямо в лоб
ПИСЬМО ДЕДУ МОРОЗУ
Небо летит на ладони Пизанской башней,
Перекошенное и табачное, как стихи.
Эй, баянист, расскажи нам цитатку с Баша —
К твоей "Молдаванке", увы, мы давно глухи.
Год проползает раздолбанной электричкой
Сквозь все правительства, цены, постели, дни.
Я напишу письмо Дедморозу в личку:
"Эй, ямщик, не гони свой джип, не гони.
Не спеши ты нас хоронить и дарить подарки
На поминках в Бозе почившего декабря".
Полногрудой Снегуркой с лицом пожилой татарки
К нам приходит зима и становится на якоря.
"Знаешь, дед, дети день ото дня борзеют,
Динозавры, дрожа, пылятся в большом шкафу.
Если ты без подарков — то вздернут тебя на рею,
Но дед, ты не трусь, я знаю чуть-чуть кунг-фу".
Свежий воздух похож на прокуренную маршрутку,
В альвеолах занозами колется Новый год.
"Дед, верни мне улыбку хотя бы на две минутки,
А еще, деда, помнишь, был рыжий кот,
Я кормил его головастиками из речки,
А он приносил мне гордо своих мышей..."
У нас тогда не было микроволновой печки,
Но было счастье, чуть позже выгнанное взашей.
РОБОТОМИЯ
Робот приходит в поликлинику для роботов
и скрипя динамиками жалуется врачу:
"мне, — говорит, — постоянно снятся слоны. иногда без хобота,
но чаще — обычные слоны. я на них вскарабкиваюсь и лечу.
мы пролетаем пару-тройку слепых нежилых кварталов,
а потом у слонов заканчивается бензин.
они плачут; я пою им славянку и джетро талла;
иногда они успокаиваются и уходят. я остаюсь один.
и тогда я иду по городу, заржавленному, как питер,
изредка вглядываясь в подъездную густую тьму.
на каждом доме есть надписи, но я не разбираю литер,
как-будто бы по грузински, а может, и по-монгольски, я не пойму."
роботу трудно дышать, к глазам подступают слёзы,
он начинает, звеня, нервно покачивать головой.
робот-врач его слушает, ни на миг не меняя позы
(насторожившись в конце, как вратарь, ожидающий угловой)
робот просит больничных роботов: "сделайте роботомию,
помогите же мне наконец-то спокойно спать!"
робот-врач отвечает роботу: "вот направление на диопсию,
иди в кабинет десять тысяч сто тридцать пять"
СТРОЧКИ
Ночь змеится змеей, черепашится черепами.
Находиться в обертке комнаты замерзающею конфетой
Так же бессмысленно, как бродить перекошенными дворами,
Тщетно пытаясь успеть за тлеющей сигаретой.
Дозируя Колдрекс — лакомство для прокаженных
Гриппом, — трамвайным билетом вползаю в карман кровати.
Забываю о пыльных книгах — сварливых женах
Каждого, кто, вздыхая, ворочается в палате
(палата еще не значит, что я в больнице,
Палат в каждом городе больше, чем в нем полатей).
На виселице очень весело веселиться,
А шлепая босиком в потертом цветном халате
По грязной прихожей, возможно познать упругость
Отдельной паркетины в хитросплетенье пола,
И кажется, будто бы посередине луга
Стоишь, перепуганный, дурой-весной приколот
К разнотравью и злакам, как бабочка к пенопласту.
...Сигарета без фильтра давно обжигает пальцы,
Ночь змеится змеей, как триллерная опасность.
Строчки просятся на руки и тянутся целоваться.
***
Этакий, знаешь ли, мысленный БДСМ —
Считать, что в проблемах, по сути, и нет проблем,
А то, что у нас дефицит с тобой общих тем —
Так это бывает с каждым.
А я, понимаешь, хочу, чтобы все не так.
Хочу по утрам не секс и не саус парк,
Под ёлку хочу советский родной букварь,
А не прикольный гаджет.
Ты спишь и не слышишь шелеста крымских трав,
У тебя в туалете Bref и у ванной Dove,
Азовье замерзло, и мне не добраться вплавь
Туда, куда мне не надо.
А мысли никак не отлепливаются от клемм,
И это страшнее Путина и МММ
А все потому что мысленный БДСМ —
Самая злая правда.
***
"Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там."
Р.Рождественский
Может быть, все-таки, мне повезло —
У меня не бывают круглыми даты,
Мои даты — колючи и угловаты,
Я о них режусь, как о стекло.
Сигареты и мелочь — мой капитал.
Вспоминать о праздниках я не буду...
Все мы — гарнир к основному блуду,
Под который рождается Джетро Талл.
***
Твое имя в мыслях чаще, чем имя Бога
(Господи, отпусти мне сей смертный грех).
В лужах кофейного цвета (как нефть на Волге)
Отражается эхом твой редкоземельный смех.
Я два дня не курю и пять - не ругаюсь матом,
Я неделю сижу у окна и не вижу мир.
Я и комната - неделимы, как мирный атом
И бомбы, города просверливающие до дыр.
Убивая в себе любопытство, открытость, веру,
Я становлюсь похожим на холодильник "Минск"
И, как положено римскому легионеру,
Начинаю иконоборчество с самых любимых лиц.
СКАЗКА ПРО ГОРОДА
У меня невидимая борода
В нее вплетены мои города...
Ева Шателей
в моей голове удивительные города
там вычурно-ржавы скамейки и обода
там по проспектам не масло и не вода
течет а текут из разбитых часов пески
(обода между прочим не бочки жмут а виски
мне и моим удивительнейшим городам)
свои города я наверное не продам
ни за какие осколки привычных благ
над каждым городом ночью взлетает флаг
в каждом городе ночью гуляет страх
гуляет и медленно проваливается в пески
тонет в них воет захлебывается с тоски
я иду по одному из красочных городов
я люблю его понимаю его без слов
и наверное обязательно на нем женюсь
если только конечно раньше я не сольюсь
вместе с песками кровью и молоком
такая вот сказочка на ночь в глаза песком
***
Автобус причалил в гавань автовокзала,
Пришвартовавшись у одной из сырых платформ.
Чиркаю спичкой у продрогшего пьедестала
И, закурив, отправляюсь смотреть на шторм.
Балаклава в дожде, становясь камерой-обскурой,
Преломляет движенья и звуки, меняет фьорд
И берег, соленый, пустынный, норвежски-хмурый,
Становится ноздреват и похож на торт,
А более - на пирог с черноморской рыбой,
Колючей, нечищенной, выловленной с утра.
Берег лежит на фьорде бетонной глыбой
И капли дождя разбиваются о глиссера.
КОДЕКС О ПОЛЕТЕ ПТИЦ
Всякое движение стремится к своему сохранению.
Леонардо да Винчи,
"Кодекс о полете птиц"
Самолеты давно не летают - титан не ржавеет, но покрывается земляной коростой.
Небо, пришитое к облакам, густеет, становясь непригодным (самолетам земным под стать).
Детские мечты, как и страхи, внутри себя прикончить не так-то просто,
Особенно если ты, как каждый второй пацан в Союзе, оголтело мечтал летать.
Особенно если каждое лето ты оказываешься в горячечном Коктебеле,
И видишь парящих в угловатом небе самоуверенных самоубийц.
Они смотрят сверху на муравьиные набережные и распластанные отели,
И целуют горячий ветер, не скрывая от него своих загорелых лиц.
На заборе - приклеенный широким скотчем помятый тетрадный листик,
На нем неумелой рукой старухи выведено: "Сдам жильё".
В Коктебеле нет никаких полтергейстов и прочих мистик -
Здесь летают люди, их дельтапланы полощутся, как невысушенное бельё
На старой веревке гористого изломанного горизонта,
Среди потухших вулканов и волошинских желтых страниц.
...А ты врастаешь в песок на берегу неледенеющего Понта
И сжавшись от бессилия, читаешь "Кодекс о полете птиц".
***
Дорога плакала столетьями булыжников.
Остатки сосен обгорело рвались вверх.
Кусок души, сломав крепленья всех подшипников,
Валялся трупом на камнях, как сбитый стерх.
Сухие листья в полумертвой горной лужице —
Как загрязнённый насекомыми кисель.
Стаканчик ветра — и весь мир вокруг закружится,
Вращая мысли, как больную карусель.
Глаза смеются, руки пахнут барсучатиной,
Твоя улыбка — это мой деликатес.
Я предложил добить рассудок окончательно;
Ты, рассмеявшись, согласилась наотрез.
Ты заплела мою любовь своими косами,
Ты замерзаешь у костра без моих рук.
Мне тоже холодно. Украдкой шмыгну носом и
Рукой под блузку, чтоб услышать сердца стук.
А утром мощи свои вытащу из спальника,
Увижу воду, что покрылась слоем льда,
Взгляну на солнце, что вчера валялось в скальнике,
И мои руки вновь полезут не туда.
А дальше ночью в перекошенном троллейбусе
Мы будем мёрзнуть и в обнимку пить кефир.
Ты — на вокзал. А я по старой грустной лестнице
Свои ошибки снова выпущу в эфир.
Сухая ветка из воды рукой покойника
В канун Самайна всем нечистым шлет привет.
В прихожей пусто. И лишь писк бесперебойника
Вернет меня из Крымских гор на этот свет.
|
